Слушайте, товарищи потомки,
агитатора, горлана-главаря.
Заглуша поэзии потоки,
я шагну через лирические томики,
как живой с живыми говоря.

Я к вам приду в коммунистическое далеко́
не так, как песенно-есененный провитязь.
Мой стих дойдёт через хребты веков
и через головы поэтов и правительств.

Мой стих дойдёт, но он дойдёт не так, —
не как стрела в амурно-лировой охоте,
не как доходит к нумизмату стёршийся пятак
и не как свет умерших звёзд доходит.

Мой стих трудом громаду лет прорвёт
и явится весомо, грубо, зримо,
как в наши дни вошёл водопровод,
сработанный ещё рабами Рима.

В курганах книг, похоронивших стих,
железки строк случайно обнаруживая,
вы с уважением ощупывайте их,
как старое, но грозное оружие.

Я ухо словом не привык ласкать;
ушку девическому в завиточках волоска
с полупохабщины не разалеться тронуту.

Парадом развернув моих страниц войска,
я прохожу по строчечному фронту,
Стихи стоят свинцово-тяжело,
готовые и к смерти и к бессмертной славе.

Поэмы замерли, к жерлу прижав жерло
Нацеленных зияющих заглавий.
Оружия любимейшего род,
Готовая рвануться в гике,
Застыла кавалерия острот,
поднявши рифм отточенные пики.

И всеповерх зубов вооружённые войска,
что двадцать лет в победах пролетали,
до самого последнего листка
я отдаю тебе, планеты пролетарий.